На город опустилась тишина, напряженная, мертвая, давящая, испытывающая терпение. Умиротворение лоджии мансарды, рукотворно обустроенное Кирой, растратило свой былой уют, сопрягаясь с опустившимся утренним туманом. Я тяжело опустился в кресло, мои ноги казались мне совершенно чужими, налитыми свинцом, они отказывались меня слушаться - именно сейчас я чувствовал себя стариком, чуть не потерявшего свою дочь.
   Набрав номер на дисплее, я несколько секунд в сомнении держал их, не смея нажать вызов. Я ждал обвинения со стороны близких, не доверяя, как ребенок не сочувствующему слову, не ободрительной улыбке, не доброму взгляду. Истязание себя, казалось единственным приятным и родным, единственно правильным в сию минуту. Холодный ветер, охвативший в поток мои мысли охладил меня, словно отрезвляющий душ. Я бы хотел отключить свои чувства, не думать об искалеченной дочери, о трупе на пороге моего дома, о безрассудном сыне и о своей стае. Где-то неподалеку вскрикнула птица, резанув мой слух, как кусок стекла по живой плоти, вернув меня в этот мир из страны самобичевания. Я нажал на кнопку вызова уже с былым присущем мне хладнокровием.

Входящий вызов.
31 октября 2010 года, 05:20

- Где ты сейчас? - этим вопросом, сухого низкого тона, я не старался принудить отчитываться сына о его местонахождении, скорее это был признак отцовской озабоченности, никогда не стираемая с годами. За эхом телефона и помех, я отчетливо различал чужое женское дыхание, периодичную работу домашней утвари и ждал ответа от Ри. Где бы он не был, он жив и это было самым ярким чувством для меня, что все мои дети живы и есть время все исправить.